Александр Чевозёров
Галина Чевозёрова
В начало
* * *
Воскресенье.
И вот наступил момент, когда я взошел-таки на самую вершину своих целей и получил желаемую власть. Конечно, гордился собой, ведь жизнь подтвердила верность моих представлений о ней. Теперь полученная власть станет средством для реализации моих желаний и созидательных способностей. Однако у меня не было иллюзий, будто бы удержать ее легче, чем получить. Спать спокойнее я не стал.
Более того, вскоре заметил, что спокойствие, которое давало мне заполнение дневника, оказалось недолгим. Судя по тому, что я записывал, наружу лезло вовсе не профессиональное кредо, как я того ожидал, а нечто человеческое, индивидуальное. Я не столько живописал, что делал как чиновник, сколько пытался объяснить самому себе, почему не хотел этого делать, но все-таки сделал. То есть по-прежнему пытался уйти от какого-то внутреннего разлада. Словно внутри меня жил не один человек, а сразу несколько, и они никак не могли договориться между собой, нарушая своими раздорами мою целостность.
Чем более абсолютной становилась моя власть во внешнем, окружающем мире, тем более она поглощала и меня самого. Внутренний чиновник, видимо, окончательно одерживал верх, но вместо ожидаемой целостности я начал ощущать жуткую пустоту. Гулял как свободный ветер по выжженному полю собственной души, из которой добросовестно вытравил все непрофессиональное. При полной внешней свободе я получил абсолютное внутреннее рабство. Как это ни странно именно в момент наивысшего апогея власть превратила меня в своего послушного зомби.
Я стал поддаваться вечному соблазну снова и снова повторить то, что делал много раз, даже если понимал, что это уже не принесет мне пользы, как когда-то, а, может быть, даже принесет вред. Ведь время меняет обстоятельства, и с этим глупо не считаться. Но поскольку о моих методах еще не сказано вслух, их, возможно, до сих пор не разгадали враги, остается иллюзорная надежда снова выкрутиться с помощью так сказать старых испытанных приемов. При всем внешнем разнообразии действий, я в общем-то однообразно ходил по замкнутому внутреннему кругу. Пустому кругу, где больше не было указателей выхода наружу. Единственное, что я осуществлял в реальности, так это попытки удержаться на вершине своей власти. То был самый опасный тупик из всех, в которые я когда-либо попадал.
Но более всего дело усугублялось тем, что у меня появились новые ощущения — некой опустошенности, которые не только не придавали силы и уверенности, но, наоборот, деморализовали мою волю. Я вполне ясно чувствовал, что весь выигрыш, который получаю от обладания властью, растрачиваю на ее удержание, не успевая насладиться радостью влияния, созидания, реализации желаний. Я просто не могу не повелевать, но уже и не могу сказать, что мне нравится это делать. Гораздо чаще моя власть меня же и насилует. Выходит, я просто не добираюсь до своих заветных высоких целей, растрачиваясь в средствах их достижения.
С каждой новой страницей дневника все острее чувствовалась справедливость известного утверждения: сформулированная и произнесенная вслух истина перестает быть истиной в тот момент, когда она стала известна миру. Она обращается в прошлое, раскрывая дорогу будущему. Пока истина о моей власти со мной, я сам и то, чем и кем я управляю, остаемся в прошлом! И оно, это былое, уже помимо нашей воли управляет нами! Чтобы раз и навсегда избежать искушения прожитым, нужно было сжечь мосты, то есть сделать все мое тайное — явным, общеизвестным, узнаваемым. Дабы я не мог больше им пользоваться, а оно перестало бы пользоваться мной.
Я не знал, что буду делать дальше, если выберусь из этой пропасти. Это знание было где-то явно за пределами моих профессиональных сведений. Но уже чувствовал: путь в будущее лежит через отказ от прошлого, который называется покаянием. Ведущий телепередач Певзнер понял это, может быть, раньше других и вывел на экран телевизора людей в масках, чтобы они могли исповедаться и жить дальше уже с общей человеческой поддержкой. Было милосердно с его стороны не открывать их лица. Довольно того, что они известны ему, и их, конечно же, узнают люди из близкого окружения.
Но гораздо больше меня заставляли задуматься не эти частные исповеди, а, например, офицеры ФСБ в масках на экране, рассказывающие, какие тайные поручения давало им их начальство. Ведь это — профессионалы, которых не упрекнешь в том, что у них расшатались нервы или как говорят в народе, замучила совесть. Чем оправдана та огромная степень риска, которой они себя подвергают?
Были и генералы, выходившие на публичное покаяние без масок. Некоторые из них даже живы, но управляющих среди них нет. Открытая публичная исповедь — привилегия пенсионеров. Я же в отставку не собираюсь. Не потому что не найду себе где-нибудь другого уютного хлебного места. Конечно, о таком варианте я давно позаботился. Но я видел бывших правителей, которые вместе с потерей своего занятия теряли разом всяческий интерес и смысл жизни. Многие из них уже не смогли придумать себе новых столь увлекательных игрушек как власть, и вскоре после ухода от дел эти совсем еще молодые люди получали инсульты, инфаркты и тому подобные закономерные последствия собственной невостребованности. Мне нет и сорока лет, разумеется, я хочу продолжать свой жизненный путь в начатом направлении, а не пятится назад или бегать по замкнутому кругу. Поэтому мне нужно успеть вернуть себя себе, пока меня окончательно не уничтожила моя собственная властная машина.
Я снова вернулся к исповедям великих людей. Мне показалось, что в них было то же, что испытывал я. Читал и понимал: это то же есть ни что иное как общечеловеческое, то есть общее для всякой индивидуальности. Профессиональное, претендующее на обобщение, на самом деле оказывается такой же крайностью, как и чисто индивидуальное. Абсолютно нестандартный, неправильный человек так же беспомощен в этом мире как безупречно правильный, стандартный. Я не более перспективен, чем любой из моих безумных посетителей.
Универсально и жизнеспособно оказывается только общечеловеческое. Ведь матери рожают нас, прежде всего, людьми, мальчиками и девочками, а не чиновниками, журналистами или крестьянами. Общечеловеческие принципы должны быть внутренним стержнем любого профессионального кредо и метода. А профессиональные цели, в том числе и управление, всегда будут достижимы только как неотъемлемая и органичная часть целей общечеловеческих.
Вот, видимо, почему так немилосердно откровенны исповеди гениев. Выстрадав в жизни разлад своих внутренних сутей, они открывают истинный путь их гармоничных примирений. Путь, пригодный для каждого. Кто знает, может быть, именно их искренним покаяниям обязаны жизни последующие поколения?
Не величия ради (куда уж мне с моим портретом), а повинуясь инстинкту жизни, я передал в редакцию свои «Записки чиновника».
(КОНЕЦ)
Загрузка ...
Геннадий Афанасьев
19 апреля 18:49
I.M.K
19 апреля 17:43
Игорь Азовцев
19 апреля 10:50